Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
Сосланный на Кавказ А. С. Гангеблов вспоминал командующего: «Генерал, еще молодой, но приобретший громкую известность как один из богатырей Отечественной войны, отменно скромный, даже молчаливый, что отражалось во всей его прекрасной наружности, всем этим Паскевич привлекал к себе симпатии войска и общества. Но после своих успехов в Персии он стал совсем иной: со своими штабными он сделался суров, требователен, раздражителен, подозревал против себя интриги, а в ком видел своего врага, того не щадил и пятнал во всеуслышание».
После окончания похода 1829 г. на торжественном собрании в Тифлисе в присутствии ряда генералов и представителей дипломатического корпуса Паскевич зачитывал официальную реляцию кампании. «В этой речи, – утверждал Гангеблов, – перечислено было множество имен великих полководцев, начиная Александром Македонским и кончая Наполеоном. При этом оратор долго останавливался на генерале Бонапарте, египетская экспедиция которого далеко не выдерживает, по его словам, сравнения с его последней кампанией, и это тем более, что ему приходилось бороться с величайшими затруднениями по части продовольствия войск, тогда как генералу Бонапарту операции эти давались легко морским путем; словом сказать, фельдмаршал только что не прямо провозгласил себя первым полководцем всех веков». Присутствовавший при этом французский консул Гамба, как и полагается дипломату, «слушал с почтительным вниманием, но не без тонкой иронии в чертах лица, чего оратор в жару повествования не замечал»[428].
Иногда чувствовалась какая-то странная ревность Паскевича по отношению к выдающимся военачальникам из числа современников. В 1846–1848 гг. свидетелем не всегда почтительных высказываний фельдмаршала об И. И. Дибиче во время поездки из Варшавы в Петербург становился его военный секретарь, полковник генерального штаба А. Ф. Филиппов[429]. В феврале 1851 г., получив известие о производстве австрийского фельдмаршала И. Радецкого в генералиссимусы, князь Варшавский счел себя оскорбленным. «Он… объявил, что его, Паскевича, никто еще не сравнивал с Суворовым, а, напротив, все окружающие и подчиненные ему, где соберутся двое или трое, непременно ругают и порочат его»[430]. Возмущался князь Варшавский даже тогда, когда в Лондоне на банкете по случаю похорон Веллингтона представлявший там Россию М. Д. Горчаков в застольной речи сравнил покойного Железного Герцога с русским фельдмаршалом. «Старец гневался на оратора… за то, что он навязал ему систему Веллингтона, тогда как он имел свою собственную систему»[431].
Гипертрофированное самомнение Паскевича, когда он в азарте был способен поставить себя выше Румянцева, Суворова и Кутузова, коробило даже таких преданных фельдмаршалу людей, как Стороженко: «Если бы Светлейший выражался в подобных случаях с принятой обыкновенно умеренностью… это было бы прекрасно; а как он, напротив того, приписывает всё гениальным своим соображениям, то блеск подвига теряет свою яркость подобно тому, как подвергаются сомнению виденные им во всём против него интриги. Сравнивать себя с Румянцевым, Суворовым и Кутузовым, а тем менее считать подвиги их даже в военном отношении ниже своих, ему бы не следовало. Этим он не возвышает себя, а беспрерывными повторениями о гениальных соображениях своих… ослабляет мнение об истинном достоинстве человека, достигшего столь высокой степени»[432].
Гангеблов однажды стал свидетелем того, как во время штурма Карса командующий устроил разнос полковнику Л. А. Лазареву, когда тот доложил, что русские войска «сильно шалят и бесчинствуют в городе». Услышав такое, Паскевич закричал: «Что такое? Небось грабят! Как вы смеете мне об этом докладывать? Вы ничего не знаете, вы ничего не читали; на это надо смотреть вот как!» При этом он поднес к глазам своим раздвинутые пять пальцев. «Вы разве не знаете, как Суворов брал города?»[433]
Очевидец штурма, британский военный наблюдатель полковник У. Монтейт свидетельствовал, что погромы и грабежи в Карсе были решительно и быстро пресечены русским командованием[434].
Британский разведчик считал Паскевича выдающимся полководцем и высказал любопытное предположение, что его грубость и заносчивость, возможно, являлись именно следствием подражания Суворову. «В своих действиях Паскевич отличался как холодным обдумыванием, так и быстрым исполнением принятого решения», – писал Монтейт. И тут же добавлял: «О нем можно сказать (перефразируя эпиграмму на Карла II), что он редко говорил умные вещи, но никогда не делал глупостей»[435].
Известный непотизм Паскевича также не ускользал от внимания критиков фельдмаршала. Стороженко полагал, что «покровительство старых сослуживцев – черта в характере прекрасная; но эпохи, положения, дело и обязанность бывают весьма различны: что в Азии хорошо, то в Европе весьма недостаточно. Управление канцелярией корпусного командира не то, что управление дежурством огромной армии; в этой пропорции всё разнствует между Грузией и Царством Польским, и вызванные из-за Кавказа люди, деловые по-тамошнему, нисколько не пригодны для здешнего управления». И задавался риторическим вопросом: «…думает ли фельдмаршал в самом деле, хваля способность и разум людей своих, что они имеют приписываемые им достоинства, или желает мистифицировать тем истинно способных, чтобы они не зазнались и чтобы не почитали себя необходимыми. Но это и беспрестанные повторения, что ему ни в ком нет нужды, что у него всякий хорош и что он всё сам делает, отнимая охоту трудиться, производит тунеядцев»[436].
Со стороны казалось, будто фельдмаршал сознательно стремился «удерживать людей, назначаемых им на места не по способностям, а потому что они у него давно служат, и что под ним всякий хорош: поелику он сам, как говорит, делает всё, всех учит и направляет, и его администрации дивится Европа, как удивлялась военным подвигам»[437]. Фраза «у меня нет беспорядков и злоупотреблений»[438]регулярно произносилась наместником. Паскевича отличал «особенный свой взгляд на дела и людей; одна привычка к некоторым и грубая лесть их всегда находят в нем защиту»[439].
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
